Subscribe
Share
Share
Embed
«Основано на реальных событиях» — документальный проект журналистки Ани Карповой и студии Либо/Либо. Это разговоры с участниками событий, которые могут произойти с каждым из нас. И у каждого может быть своя правда, но она создает нашу общую реальность. Новый сезон — новое исследование сложных явлений и возможность лучше понять друг друга.
В сезоне «Постельный режим» пациенты и врачи рассказывают о том, что происходит в больницах, и рассуждают, почему порой медицинская помощь превращается в пытку.
Сезон «Настоящая история» рассказывает о том, как личная трагедия семьи превращается в развлекательный тру-крайм контент. Это разговор с авторами, которые создают подкасты и фильмы о маньяках, и попытка понять, почему мы любим истории о реальных преступлениях.
Иван Борисов
Такое понятие как медицинский терроризм у нас сейчас все больше и больше принимает, имеет место все больше.
Аня Карпова
А что такое медицинский терроризм, можете, пожалуйста, пояснить?
Иван Борисов
Конечно. Это такое достаточно, к сожалению, распространенное понятие. Система здравоохранения, она устроена по-особому. Как у России особый путь, так и у нашего здравоохранения тоже путь особый. И зачастую пациенты, преувеличивая свои жалобы, гравируя их, они пользуются тем, что в львиной доле случаев скорая помощь больного в больницу привезет.
Аня Карпова
Привет. Меня зовут Аня Карпова, я журналистка и сценаристка документальных проектов. Это третий эпизод истории, которая началась в приемном отделении Елизаветинской больницы Санкт-Петербурга. О том, как она устроена и что произошло с ее пациентами, я рассказывала в прошлых выпусках.
Сейчас вы слышали голос заведующего приемным отделение Елизаветинской Ивана Борисова. Он оговорился в интервью: явление, когда пациенты злоупотребляют необоснованными жалобами или пытаются получить материальную выгоду с помощью угроз, называется медицинский экстремизм.
Иван Борисов
Часть пациентов, она не требует какой-то именно скоропомощной помощи. И эти пациенты должны были бы замыкаться на поликлиническое звено. Они приезжают и честно говорят: «В поликлинике запись к неврологу на три месяца вперед. У меня болит спина. Я знаю, что у меня хроническая патология. Но последнее время болит очень сильно, мази не помогают, уколы не помогают». И как бы не понимали там умом, не обкладывали законодательством, что мы это делать не обязаны, но мы все помним, зачем мы закончили институт. Мы все помним, зачем мы вообще пришли в профессию. И конечно таким пациентам помощь оказывается экстренная. Вот это и есть, так скажем, одна из граней медицинского терроризма. То есть люди пользуются возможностью, зная, что им помощь окажут сто процентов. Никто не откажет. Потому что врачи есть врачи. Во-первых, у них есть какое-то призвание. Во-вторых, у нас нет более страшных преступников, чем врачи и педагоги. Можно нажаловаться в тысячу и одну инстанцию. И всех накажут.
Аня Карпова
Я уже упоминала, что в России государственные учреждения неохотно откликаются на просьбы об интервью. Но Елизаветинская больница, наоборот, отреагировала очень быстро и предложила поговорить с Иваном Борисовым.
Это первое интервью, которое я записала, приступив к расследованию событий в больнице. На тот момент я изучила публикацию Алины в соцсетях и комментарии других пациентов, но еще не успела подробно поговорить с ними.
Конечно, в интервью с Борисовым я спросила о том, что рассказала Алина про свою госпитализацию в его отделение.
Иван Борисов
Мы, естественно, должны помнить о том, что доходить до частности мы не вправе. Это медицинская тайна. И разбирать какой-то частный случай, особенно апеллируя к какому-то определенному человеку, мы не вправе. Когда происходит какое-то противостояние между словом врача и словом пациента, мы не можем себя защитить никак. Мы, к сожалению, или для пациента к счастью, связаны по рукам и ногам медицинской тайной. И мы будем до последнего отстаивать эту тайну.
Аня Карпова
У вас было какое-то внутреннее расследование или проверка? И если да, то к чему она пришла?
Иван Борисов
Конечно же мы по этой ситуации провели внутреннее расследование.И диалоги с врачами, и диалоги с медицинским персоналом, изучение истории болезни, просмотр камер.
Аня Карпова
То есть вы достоверно знаете, по крайней мере, кто из ваших сотрудников с этой пациенткой взаимодействовал, и можете восстановить картину событий вот с момента ее поступления в больницу до ее выписки?
Иван Борисов
Я могу восстановить события с момента, когда ее забрала скорая помощь, до момента перевода уже в другой стационар. И если говорить в общих словах, опять-таки помня про тайну, то здесь ситуация максимально инвертирована — черное в белое. Это тот самый случай, когда мы не можем себя защитить. Пока не будет официального диалога между стационаром и непосредственно пациенткой.
Аня Карпова
В комментариях к этой публикации были и другие люди, которые утверждают, что они пережили похожий опыт госпитализации в Елизаветинской больнице. Получается, все эти люди врут?
Иван Борисов
Наверное, мы должны быть чуть взрослее и как бы не делить мир на черное и белое. Такой максимализм не совсем уместен. Особенно в нашей специальности. Очень много полутонов, да. Может быть, не 50 оттенков и не серого, но что-то в этом духе. Мы всегда должны понимать, что за контингент пациентов, как мы ранее говорили, более склонен к экзальтированию и гравированию своих проблем. И я вас хочу уверить, что в малом проценте это какие-то официальные разбирательства, достойные того, чтобы о них говорить. Потому что опять-таки, к сожалению, когда речь идет просто о том, что кто-то что-то сказал, нам остается только водить плечами. Если же у пациента сохранилось желание с этой проблемой разобраться, он хочет довести начатое до конца, он понимает, что что-то было действительно не так, и зачастую пациенты имеют желание изменить систему, не найти виноватого, а просто постараться это все предотвратить в будущем, если такие ситуации возникали, то всегда они обращаются в необходимые организации.
Аня Карпова
Я поняла Ивана Борисова так: сотрудники больницы не злоупотребляют использованием ремней для фиксации и не применяют физическое насилие к пациентам. Комментировать конкретные свидетельства больница не может, ссылаясь на врачебную тайну. Но готова поделиться результатами внутреннего расследования с сотрудниками надзорных органов, если кто-то из пациентов к ним обратится.
А пациенты могут обратиться к главному врачу или в Росздравнадзор — если недовольны качеством оказанной медицинской помощи; или в прокуратуру, полицию и суд — если пострадало здоровье и есть намерение наказать (медработника штрафом или реальным сроком), и получить компенсацию.
После интервью с Борисовым у меня было запланировано еще полтора десятка разговоров с пациентами его отделения. Я тогда думала, что поговорю с ними, соберу больше свидетельств и деталей о том, что происходит в блоке экзогенной интоксикации, и вернусь с запросом на второе интервью. Расскажу все подробности, которые мне удастся верифицировать, и еще раз спрошу: неужели все эти люди по мнению врачей врут или занимаются медицинским экстремизмом?
Но после записи интервью с пациентами, я решила, что нужды записывать второе интервью с Борисовым нет. Очная ставка — действительно не моя работа. Ну и заведующий приемным отделением уже ответил мне, что обсуждать детали событий он может только в случае официального расследования.
А за множество лет жалоб пациентов его так и не было. Как не было и после публикации Алины. Почему так вышло?
Аня Карпова
Алина, среди комментариев, которые оставляли к твоей публикации, в том числе одним из достаточно часто повторяющихся вопросов был вопрос — почему вы пишите в социальные сети, написали ли вы в прокуратуру, обратились ли в какие-то надзорные органы? Вот как ты поступила, стала ли ты обращаться куда-то официально?
Алина
Я сразу скажу — нет. И не планирую. И не буду. Во-первых, потому что я и больница. Я и больница, которая находится под министерством здравоохранения. Я, которая одна. Мне предлагали юридическую помощь. Я откажусь. Моей целью не является наказать этих людей. Добиться какого-то материального исхода в мою пользу? Мне этого тоже не надо. Просто хочу, чтобы никто туда не звонил, никто туда не попадал. Поэтому такой и общественный резонанс хотела создать. Вообще-то не хотела. Просто так получилось. Чему я безмерно рада. Я не буду подавать в суд, писать заявление. Не хочу с этим связываться. Я знаю, чем все это закончится. Тратить свои силы, нервы. Без того потраченные мои, драгоценные. Не хочу просто.
Аня Карпова
С такой большой системой один человек ничего не может сделать?
Алина
Конечно. Против своей страны… Ничего не имею против, очень люблю свою страну, нравится то, где я живу. Просто не хочу с ней ссориться и конфликтовать.
Аня Карпова
Страшно?
Алина
Ну да. Я планирую и дальше жить в этой стране. Я не считаю, что я сделала что-то плохое, правда. Ну в подкорках я чувствую как-будто бы какой-то стыд за все это. Стыд, свою вину, я не знаю, это мне нужно прорабатывать с психологами. Будто бы я сама виновата.
Аня Карпова
Тебе стыдно, что ты столкнулась с жестоким обращением в крайне уязвимой ситуации, в которой ты оказалась? Ты чувствуешь за это свою вину?
Алина
Да.
Аня Карпова
Алина и другие пациенты Елизаветинской, которые поделились своими историями, попали в больницу в сложных обстоятельствах — во время личных кризисных ситуаций или при обострении депрессивных эпизодов. Проявить активность в таком состоянии и так тяжело, не говоря уже о том, чтобы сразу после травматичного опыта рассказать о нем в полиции. Чувство беспомощности Алины и других пациентов, которые не стали обращаться в надзорные органы, можно понять.
Помните Полину, которую привязали к кровати в неестественном положении? Из-за неправильной фиксации у нее был поврежден нерв левой руки. Полина обратилась в полицию.
Полина
У меня просто не приняли заявление. Мне сказали, что такой фигней они заниматься не будут.
Аня Карпова
Вы пришли одна?
Полина
Я пришла одна.
Аня Карпова
У вас было написанное заявление? Или вы только заявили о том, что хотите это сделать?
Полина
У меня было написанное заявление. Я скачала бланк в интернете. Я уже полностью его заполнила. Все там свои данные полностью. Описала ситуацию. Там чуть ли не дословно, там число, время, вот во столько-то такой-то дом, туда-то выехали. Потом все. На меня просто вот так вот взяли, посмотрели и такие: «Ну это не к нам». В смысле не к вам? А куда мне нужно обратиться? Они такие: «Ну таким никто заниматься не будет». И ты такой просто — серьезно?
Подумаешь, у тебя рука болит. Типа сиди, не ной. Мне было даже очень сложно собраться, как бы написать заявление. То есть это нужно снова проговаривать, а еще и с незнакомыми людьми. Поделиться со знакомыми — это одно. Они тебя точно поддержат. А тут сказали: «Иди гуляй! Мы таким заниматься не будет».
Аня Карпова
Помимо пострадавших пациентов о ситуации в блоке экзогенной интоксикации знали и другие люди.
В прошлом эпизоде я рассказывала о психиатрической больнице имени Скворцова-Степанова, в которую иногда переводят пациентов Елизаветинской. Я разговаривала с ее сотрудниками, чтобы подтвердить свидетельства о насилии.
Но также я хотела узнать, считают ли врачи допустимым вмешательство в работу своих коллег, когда узнают от пациентов о жестоком обращении в других учреждениях.
Анастасия
До 2023 года я работала в третьей психиатрической больнице медицинским психологом.
Аня Карпова
Это Анастасия. В больнице Скворцова-Степанова она проработала 4 года. Я спросила, приходилось ли ей слышать от пациентов, прибывших из Елизаветинской, жалобы на действия сотрудников приемного отделения.
Анастасия
Да. Это достаточно часто. И, честно говоря. Это происходит давно. И, по всей видимости, систематически.
Аня Карпова
А можете, пожалуйста, уточнить, о чем обычно говорят и рассказывают пациенты?
Анастасия
Ну пациенты сообщают об опыте физического насилия. Вот. Про то, что к ним были применены разные меры, чтобы их как бы… Ну предполагается, что люди попадают в Елизаветинскую больницу, они могут быть опасны для самих себя. И к ним применяются меры, чтобы эту опасность убрать. Но на самом деле пациенты сами говорят, что их состояние, оно не было для них опасным.
Аня Карпова
А у вас были возможности как-то верифицировать то, что рассказывают пациенты? Откуда доверие к тому, о чем рассказывали пациенты?
Анастасия
Ну я, наверное, уже имею какой-то небольшой опыт, некоторую насмотренность. Я могу определить по каким-то признакам, человек находится в психозе, и у него бредовые есть идеи, и он рассказывает что-то, чего на самом деле нет. Или человек пережил какой-то дополнительный психотравмирующий опыт. Просто по-разному люди себя ведут, когда рассказывают такое.
Аня Карпова
А как вы относитесь к тому, что в Елизаветинской больнице существует такая проблема?
Анастасия
Я не понимаю, как такое возможно. Ну мне это не понять. Не знаю, вот сейчас, когда с вами разговариваю, наверное, что я могла сделать, наверное, обратиться в прокуратуру, написать жалобу. Но я не сделала этого.
Аня Карпова
Почему вы не обращались в прокуратуру?
Анастасия
Ну это какая-то конформность. Не знаю, честно, правда, не могу сейчас понять. Это только сейчас мне в голову пришла идея, что можно было так поступить.
Аня Карпова
Помимо Анастасии были и другие сотрудники психиатрической больницы, которые подтвердили, что поступавшие к ним пациенты Елизаветинской жаловались на жестокость в приемном отделении. Никто из этих сотрудников не посчитал, что им надо вмешаться. Возможно, это связано с тем, что они тоже находятся внутри системы, в которой применение силы к пациентам нормализовано.
Но есть проекты, которые специально созданы для того, чтобы с такими случаями работать. В России уже больше 20 лет этим занимается Команда против пыток — правозащитная организация, которая оказывает юридическую помощь людям, пострадавшим от представителей власти. По российскому законодательству я должна вам сообщить, что Команда против пыток внесена в реестр иностранных агентов.
Обычно юристы Команды ведут дела о насилии и пытках, случившихся в отделениях полиции и тюрьмах — то есть когда преступление совершено сотрудниками правоохранительных органов.
Но в мае 2023 года к юристам Команды обратились врачи питерского проекта «Благотворительная больница», которая оказывает медицинскую помощь беженцам, бездомным и людям без документов и гражданства. Врачи проекта попросили оказать юридическую помощь одному из их пациентов — Михаилу Семину.
Михаил — бездомный. И в благотворительную больницу он обратился после того как побывал в Елизаветинской. В блок экзогенной интоксикации он попал после вызова скорой кем-то из прохожих.
Илья Даценко
Каким-то образом определили, что он находится в состоянии алкогольного опьянения.
Аня Карпова
Это Илья Даценко, юрист Команды против пыток
Илья Даценко
А этого в принципе достаточно для того, чтобы его определить в отделение экзогенной, так называемой, помощи, где есть изоляторы, есть ремни, которыми пристегивают подобных пациентов. То есть независимо от того, в какой степени тяжести опьянение находится, их всегда определяют туда. Вот его также поместили в это отделение, привязали, но, по его словам, его привязали кожаными ремнями
Долгое время он там пролежал, его не отпускали в туалет, несмотря на его просьбы. Но необходимо, наверное, обозначить, что пациент этот все-таки не самый обычный. У него нет одной ноги, и человек является бездомным. То есть его кое-как зафиксировали за три конечности, которые у него имеются. Но, видимо, сотрудников больницы, санитаров это не смущает, они к такому привыкли, и жестокость их это не останавливает. Несколько часов он провел привязанным к кушетке. Через какое-то время на утро, по-моему, его отвязали, и санитар, который его отвязывал, его провожал из больницы, достаточно грубо к ним обращался, оскорблял. После того, как Михаил упал, исходя из того, что долгое время провел привязанным к кровати, у него затекли руки и ноги, он упал. И вот один из санитаров, вместо того, чтобы ему помочь, нанес ему удар ногой в лицо. Но, увидев, что произошло, увидел, что у него из носа идет кровь, у Михаила, вместо того, чтобы оказать какую-то помощь, он просто заткнул ему нос, по-моему, туалетной бумагой. Ну, по крайней мере, как тоже говорит Михаил, после этого его просто выпроводили из больницы, выставили за ворота, все.
Аня Карпова
С разбитым носом Семин обратился уже в Благотворительную больницу. Там врачи спросили Михаила, кто его избил. И когда он рассказал, что его избили санитары из Елизаветинской, врачи решили все-таки вмешаться — и обратились к юристам из Команды против пыток.
Я спросила Илью, что происходило дальше.
Илья Даценко
Кейс Михаила достаточно специфический, поскольку Михаил... Помимо того, что у него нет одной ноги, он ведет довольно асоциальный образ жизни. Его опросили, и после этого он уехал в пансионат в Ленобласти, и где находится по сегодняшний день. Связь с ним поддерживать довольно сложно. Поэтому если возвращаться к вашему вопросу, что все-таки у нас было на руках: медицинское заключение от врача общей практики и… Все медицинские документы из Елизаветинской больницы по всем фактам его обращения. То есть он достаточно часто туда попадал.
Аня Карпова
Собранные документы Илья подал в Следственный комитет — туда обращаются, когда нужно расследовать тяжкие преступления. Но Следственный комитет сразу же спустил дело в полицию — то есть не нашел причин для уголовного преследования врачей. А полиция сначала завела административное дело о побоях, но через некоторое время его прекратила. Полиция решила, что преступления не было.
Илья Даценко
Все знают, что побои — это уголовно наказуемое преступление. Но вот в связи с относительно недавними поправками побои появились также и в Кодексе об административных правонарушениях. И очень удобно стало все скидывать на полицию, чтобы она, соответственно, занималась проведением такого административного расследования. Но я думаю, всем понятно, что если человек попал в медицинскую организацию, его там избили, применили к нему насилие, и он находится в зависимом положении...К нему применяется насилие в тот момент, когда он находится в зависимом положении. Здесь явно не административное правонарушение, и обычных побоев в этом контексте будет недостаточно. Явно речь идет об уголовном правонарушении, и мы все-таки требовали от Следственного комитета возбудить уголовное дело по статье превышение должностных полномочий.
Многие люди в принципе склонны защищать медицинских работников, оправдывать их и говорить, что «Да вы что, У них же зарплата 20 000 ₽ у санитаров, а им тут приходится, видите ли, бомжей (извиняюсь за выражение) всяких алкоголиков, наркоманов таскать по отделению. К ним таких приезжают 50 человек в день, всех они таскают, и все это за 20 000 ₽». Многие рассуждают так. Мне кажется, что это неправильно. И в принципе, философия нашей организации строится на том, что защищать нужно всех. И пыткам не должен подвергаться никто, независимо от социального статуса, финансового положения и политических убеждений.
Аня Карпова
Если пациент столкнулся с жестоким обращением в больнице со стороны медицинского персонала, что вообще стоит сделать и в каком порядке?
Илья Даценко
Прежде всего, необходимо зафиксировать повреждения. Это касается не только случаев применения насилия со стороны медицинских работников, но и применения любого абсолютно насилия. У нас все-таки рекомендуют идти в частную клинику, потому что в частной клинике нет никакого предвзятого отношения, но если такой возможности нет, достаточно просто сходить в травматологическое отделение по месту жительства. То есть самое главное это зафиксировать, а после этого уже можно обращаться к юристам, специалистам, которые, скорее всего, вам уже помогут выстроить план дальнейших действий.
Аня Карпова
Пока я делала это расследование, я убедилась, что проблема медицинского насилия не ограничена приемным отделением Елизаветинской больницы. И хотя все это время я прежде всего говорила о ней, я считаю важным проговорить сейчас: нормализация насилия, отношение к нему, как к неотъемлемой части работы, происходит во многих больницах нашей страны. У этого есть несколько причин и одна из них — выгорание. Несмотря на то, что выгорание может случиться с человеком любой профессии, у медицинских работников есть свои нюансы — о них я попросила рассказать врача-психиатра Владислава Чупеева.
Владислав Чупеев
Специалистами помогающих профессий, в том числе врачами, становятся люди с более выраженной эмпатией. Высокий уровень эмпатии сам по себе не означает защищенность от каких-то процессов, которые не приведут к отстранению, огрубению или даже эмоциональному притуплению. Ровно наоборот. Люди с более высоким уровнем эмпатии более склонны к таким состояниям, потому что испытывают больше эмоций. И, как следствие, чаще оказываются не защищены от последствий переживаний интенсивных эмоций. Специалисты помогающих профессий так или иначе чаще взаимодействуют с последствиями стресса у других людей, в том числе острого стресса, острых реакций. И как результата становятся сами опосредованно иногда травмированными. Другими словами — они испытывают вторичный стресс, вторичное стрессовое расстройство.
И оно все больше и больше по диагностическим критериям, вот это как раз интересное наблюдение, оно становится похоже на посттравматическое стрессовое расстройство. И обладает именно такими симптомами. И повышение как раз эмоциональной, физической, соматической возбудимости. И то, что ведет в свою очередь к нарушениям сна, к нарушению эмоциональной регуляции, большей вспыльчивости, а иногда и жестокости.
Аня Карпова
Так как Владислав Чупеев работает с пациентами с ментальными расстройствами, я попросила его рассказать об использовании вязок и о том, в какой момент они перестают помогать и начинают вредить пациенту.
Владислав Чупеев
Фиксация пациента — это медицинское назначение. Да, у него самая низкая степень доказательности и силы, и рекомендованности, и степени убедительности рекомендаций. Из плюсов в нем только, пожалуй, то, что известен механизм и вот он прямолинеен насколько вообще может быть прямолинеен этот механизм. Но все-таки это медицинское назначение, а значит, как и у любого другого назначения, у него есть показания и противопоказания. И об этом важно говорить, потому что если этого не делать, то это ошибка. Но если это сделано осознанно и умышленно: не было ни информирования, не было соблюдения показаний или противопоказания не были учтены, то это не только ошибка. Это насилие. И насилие не окей. Насилие не окей, в принципе, насилие не окей для специалистов помогающих профессий. Мне кажется, это важно проговорить напрямую.
Что профессиональное выгорание, что эмоциональное выгорание — это такой процесс, который неизбежен. Его невозможно остановить. Его можно только регулировать для того, чтобы он не пришел в какую-то пиковую точку, влиял как раз на ментальное в первую очередь.
Выгорание невозможно вылечить. Потому что оно основано не просто на функции психики, а во многом на функции нервной системы. И эта функция называется пресыщением.И именно из-за того, что выгорание — это неостановимый процесс, то ему, для того, чтобы ему сопротивляться, для того, чтобы ему противодействовать, к сожалению, недостаточно, например, действий самих сотрудников. Тех же самых сотрудников медицинских учреждений. Для этого нужна определенная организация рабочей среды.
Профилактика — это не задача одного, каждого конкретного специалиста. Это задача системы. И не только системы здравоохранения, а системы на уровне государства. Выгорание лишает трудоспособности не только вот по поводу вот этой конкретной работы, а по поводу, возможно, профессии в целом.
Почему программы по работе с выгоранием, по профилактике они так важны? Потому что если учесть, что бюджеты здравоохранения ни в одной стране не входят в топ три того, на что тратятся бюджетные деньги, то это особенно важно, потому что потеря специалистов, помогающих специалистов и врачей в данном случае она особенно сильно бьет тогда не только по самой области медицины, но и по другим областям, потому что это те же самые специалисты, которые помогают, прямо скажем, не только друг другу и себе, а в основном как раз во всех других областях.
Аня Карпова
Поиск причин насилия не оправдывает его. Он необходим для понимания, что с этим можно сделать. Свое расследование я не случайно начала с изучения будней медицинских работников. Насилие, которое пережили пациенты приемного отделения, происходит не потому, что врачи хотят так работать.
Анастасия Новкунская
Можно выделить два аспекта, которые действительно очень сильно могут влиять на то, как складываются отношения пациента и врача. Но при этом не объясняется профессиональным выгоранием.
Аня Карпова
Это Анастасия Новкунская, социолог, ассоциированный профессор по качественным исследованиям здоровья и медицины Института междисциплинарных медицинских исследований Европейского университета.
Анастасия Новкунская
Что эта категория нам не позволяет объяснить, это то, что в социологии профессии называется асимметрия власти. Изначально сама профессия врача, в общем, позже и профессия медсестры на самом деле тоже, само отношение между профессионалом, к которому вы пришли, как-будто у него больше власти относительно вашего тела. И вашего состояния, чем у вас самого. А вторая особенность связана с тем, что как раз эта властная асимметрия может быть очень по-разному оформлена организационно.
Как именно, в каких условиях оказываются вот эти взаимодействия врача и пациента, в каких условиях они осуществляются. И есть довольно много исследований, которые показывают, что сама система организации здравоохранения в России такова, что она не располагает к тому, чтобы врач имел возможность обращаться с вами более мягко, более внимательно, более этично, более вежливо. Во-первых, потому что у него часто просто нет времени. Есть определенный довольно жесткий регламент, что терапевт, например, за 12 минут должен выслушать ваше заболевание, собрать анамнез, заполнить документацию, посмотреть вас и что-то назначит. Что физически оказывается невозможно. И тут уже, в общем, не до каких-то коммуникативных смягчений этого взаимодействия. Другая особенность организации здравоохранения связана с тем, что это достаточно такая иерархическая система, вот эта асимметрия власти, которая существует между врачом и пациентом, она на самом деле встроена в целую такую вертикаль власти, где врач, в общем-то, тоже не сильно автономен, у него не очень много ресурсов. Как устроить по-другому прием, как, не знаю, сделать более комфортными условия получения медицинской помощи.
И все, что ему остается, огребая как бы от вышестоящих инстанций и всяких контрольно-надзорных органов, все, что ему остается — это иногда выплескивать вот это накопившееся чувство несправедливости, усталости и собственного какого-то угнетения на того, кто стоит чуть-чуть ниже тебя.
Аня Карпова
Правозащитники Команды против пыток занимаются случаями жестокого обращения не только в тюрьмах, но и в больницах и в психиатрических стационарах. Объединяет эти учреждения то, как они устроены, а это в свою очередь формирует отношения внутри них. В социологии для описания таких систем есть понятие «тотальных институтов».
Анастасия Новкунская
Про тотальные институты есть такая совершенно случайная историческая рифма. Это категорию, социологический оборот ввел американский социолог в середине прошлого века, Ирвинг Гофман. Когда изучал психиатрическую лечебницу, то есть наблюдал, как складываются отношения в психиатрической лечебнице. Рифма заключается в том, что лечебница называлась больница Святой Елизаветы. Такое совпадение. И Ирвинг Гофман, когда описывал эту больницу, пытаясь действительно определить социологически, что такого, чем отличается коммуникация в психиатрической лечебнице от взаимодействия даже в других медицинских организациях или вообще в других типах учреждений, предложил вот эту категорию тотального института. Как такого типа организации, которые, с одной стороны, во-первых, закрыты для входа и выхода. То есть если вы оказались внутри тотального института, вы по своей воле оттуда не можете выйти. Другая особенность — это то, что в них существует очень жесткий регламентированный режим. И он общий для всех участников. И там есть, понятно, два типа участников. Тех, кто живут в тотальных институтах. И тех, кто там работают.
И это очень сильно влияет на вашу идентичность, на ваше собственное представление о себе, на вашу, в общем, автономию как индивида. Понятно, что мы современную больницу, даже в ситуациях, когда кто-то привязывает, фиксирует вас, ограничивает ваши физические действия, мы не можем относиться к такому чистому виду тотального института. У вас все равно чуть больше прав и ресурсов, чем у заключенного или чем у пациента психиатрической лечебницы. Они более проницаемые опять же с точки зрения какого-то общественного контроля.Но некоторая преемственность в некоторых обстоятельствах, она конечно наблюдается. И она связана вот с этим чувством, если мы рассмотрим его с точки зрения пациента, с этим чувством бесправности, бессилия и невозможности что-то с этим сделать.
Аня Карпова
Но дает ли понимание причин и сложившихся отношений между врачами и пациентами, о том, как менять это и вообще что с этим делать? Не в какой-то абстрактной идеальной ситуации, а буквально в той, в которой мы находимся, в которой известны все ограничения. В том числе во многом экономические, которые всегда были слабым местом.
Анастасия Новкунская
Я могу коротко как-то пофантазировать, предположить, обозначить основные направления решения. Первое — это изменение системы образования. Представления об этике, о коммуникации, об уязвимости, о том, что ваш пациент — это не только тело, которое нужно вылечить. Второе еще чуть более сложно выполнимо — это конечно изменение самой системы. И сами условия работы для медицинских профессионалов должны меняться. У них должно быть больше профессиональной автономии, возможностей влиять на свои условия работы, перестраивать какой-то режим работы в том числе, принимать самостоятельные решения, а не потому что кто-то вам сказал делать так.
Аня Карпова
Получается, что система может меняться только как-то сверху?
Анастасия Новкунская
В социологии есть такая большая теоретическая дискуссия. Мы описываем какой-то фрагмент социальной реальности. И вот вопрос — это действительно влияние структуры, или это так эти агенты устроены, что они такие правила придумали. И на самом деле эти правила меняются под действием в обоих направлениях. И когда это идет сверху вниз от системы. Но и снизу вверх. И мы с моей коллегой Екатериной Бороздиной описывали это в категориях институциональной работы. Когда мы видим какие-то изменения не всегда целой системы, иногда просто хотя бы вот этой как раз организационной культуры конкретного маленького отделения или маленькой какой-то больницы. Или поликлиники. Но именно под влиянием самих профессионалов. Того, что они сами хотят поменять правила игры, сами хотят поменять условия своей работы. Они сами хотят оказывать медицинскую помощь в другом формате, чем это было до них в этом же самом отделении. Это работа, которая делается конкретными людьми, но это то, что меняет целый институт в конце концов.
В моей диссертации, посвященной устройству родовспоможения, был такой пример, это маленький город, в 300 км от регионального центра, просто акушерка с заведующим отделением, акушер-гинекологом поездили по конференциям, почитали какие-то статьи. Поняли, что ну вот женщины часто страдают в родах, не только потому что им физически плохо, а потому что рядом нет близкого человека. Что они сделали? Старый советский роддом, они перестроили общую палату родильную на три маленьких отдельных родзала. И это дало возможность всем женщинам, которые в этот роддом поступают, приходить с партнерами. Они стали делать открытые экскурсии раз в неделю для всех после 37 недель беременности. Это не потребовало очень много денег. Но это потребовало конечно вот этой инициативы профессиональной и готовности открыть свое учреждение, сделать его работу понятной и прозрачной. Для тех, кто туда может попасть.
Аня Карпова
В январе 2024 года ростовский суд осудил за халатность трех врачей областной тюремной больницы. В деле 60 пострадавших: пациентов привязывали к кроватям ремнями для мягкой фиксации и держали в таком положении неделями.
Один из пациентов рассказал: «Я справлял нужду под себя, лежа в кровати, так как ко мне не подходили и не подносили специальные бутылки для таких действий, и я лежал в такой постели несколько дней».
Пациентов этой больницы морили голодом, из-за неподвижности на телах появлялись пролежни, начинался сепсис. В 2020-м году после вязок в этих условиях погиб 42-летний Роман Михайлов.
Я не думаю, что медсестры, которые используют вязки в реанимации или приемном отделении Елизаветинской больницы, способны довести своих пациентов до гибели в пытках. Но трагедия в ростовской тюремной больнице — это то, что происходит, когда никто не вмешивается. Закрытое учреждение, выгоревшие до ненависти к пациентам врачи и восприятие насилия как естественной части собственной работы.
У насилия могут быть причины, но каждый раз это все еще выбор человека, специалиста, использовать его или нет. Когда насилие становится привычной рутиной, когда мы сами используем его или позволяем это другим, мы теряем чувствительность к тому, что должно быть неприемлемо. Если для нас становится нормальным насилие в больницах, то следом нас перестают волновать новости об избиениях детей в школах, о домашнем насилии, о пытках в тюрьмах и о войне. Потому что всё друг с другом связано.
Спасибо, что послушали «Постельный режим» — это был второй сезон документального сериала «Основано на реальных событиях», в котором мы исследуем современную Россию и учимся лучше понимать друг друга.
Если вы хотите связаться с отделом расследований студии ЛибоЛибо, вы можете написать нам в телеграм-бот. Ссылку на него вы найдете в описании выпуска.
А еще у ЛибоЛибо есть платная подписка, которая открывает доступ к дополнительным эпизодам подкастов студии. Например, вместе с Настей Красильниковой и Дашей Черкудиновой — создательницами подкастов «Ученицы» и «Мне за это ничего не будет» — мы подготовили для вас серию выпусков о работе отдела расследований. Мы рассуждаем о том, что журналистика не бывает объективной, делимся рабочими лайфхаками и решаем разные этические задачки, с которыми сталкивались в своих проектах. Подписка на ЛибоЛибо+ в эпл подкастах и в закрытом телеграмм канале помогает нам делать больше независимых и социально-значимых расследований и документальных проектов. Ссылки на подписку вы найдете в описании эпизода. спасибо!
Над этим выпуском работали редакторка Настя Красильникова
Продюсерки Настя Медведева, Полина Агаркова и Лика Кремер
Композитор, звукорежиссер и саунддизайнер Ильдар Фаттахов
Обложку нарисовала художница Алина Глушанок
Меня зовут Аня Карпова.
Пока.